характерологии, физическим и психическим качествам, полу и возрасту) в одинаковых экстремальных ситуациях ведут себя одинаково. Но, главное, переживают одно и то же! Даже, если агонируют. Именно на этом феномене Общей психопатологии построены все «концепции» Life after Life и Life after Death. И, наконец, «схизисный двойник – это, потерявшая свою субъективность, бидоминатность. «Триггер», но уже не психологический, а психопатологический. Наша психика сама способна преодолеть свою амбивалентность и «выпрыгнуть» за пределы «аутического вала» Евгения Блейлера. Это и есть мотивация экстремальности. Иногда просто не бывает перед личностью выбора: можно и от самого себя оградиться аутическим валом! Или, превратиться в буриданова осла.

Бидоминантность сознания присуща различным личностям, в разной степени «выраженности». А. Р. Лурия описал психологию человека, обладающего высшей степенью бидоминатности. Для этого человека была характерна способность «видеть» и «отстранять», а также «отстранять». То есть, делать себя «странным» себе же! И, таким образом, «вкладывать» свои переживания и действия в образ «другого». Так, как будто «другой» переживает и делает все по «моему» приказу. Эта «нормальная способность» «ненормального» человека, феноменологически почти идентична «носителю» синдрома Кандинского-Клерамбо. Данная способность, как считал А. Р. Лурия, «может иногда сильно помочь в произвольной регуляции поведения» (А. Р. Лурия. Маленькая книжка о большой памяти (ум мнемониста)». М., 1968, стр. 84).

Экзистенциалисты придавали большое значение бидоминантности сознания. Интересно, что именно в интерпретации бидоминатности обнажается идеологическая сущность экзистенциализма. Так, Ж.-Поль Сартр, констатируя «некоторое разделение субъекта с самим собой, считает, что данное разделение не имеет ни качественных, ни количественных признаков и поэтому есть ничто. Это «Ничто» – Rien – есть «разрыв» в «глубине нашего Я», или «чистая негативность».

Сартр пытался это пояснить, различая «la pensée et la pensée de la pensée de penser d’autres pensées». Но… пришел таким образом к «Ничто»: «Mon idée elle-même est rien!» «Ничто» имеет фундаментальное значение в философии экзистенциализма. Поскольку, без него невозможно определение «бытия», как такового. Кстати, об этом думал еще Гегель. Сартр переосмысливал диалектику «ничто» Гегеля на экзистенциальный лад. Но, в Общей психопатологии «Rien» экзистенциалистов, это… Смерть! Если говорить о диалектике «Ничто», то это диалектика, отнюдь не Гегеля. Это диалектика Ивана Сергеевича Тургенева. Что такое, с точки зрения экзистенциализма, нигилизм Евгения Васильевича Базарова? Его Смерть!

«Être de la conscience en tant que conscience signifie qu’il ya une distance de lui-même, comme la présence de lui-même, et il est en fait la distance inexistante, ce qui est d’être en elle-même, il n’y a» Rien» (J.-P. Sartre. «L, etre et le neant». Paris. 1957, p. 120). «Ничто и бытие принадлежат друг другу» – вторит Сартру Хайдеггер

(M. Heidegger. «Was ist Metaphisik?» Frankfurt, 1949, s.24).

Таким образом, оказывается, что «человек есть Бытие, посредством которого Ничто приходит в мир» (J.-P. Sartre. Op.cit. p.59). С точки зрения феноменологии Общей психопатологии, вернее будет сказать, что вместе с человеком в мир приходит Смерть. Сартр, вероятно, понимал, что скрывает в себе – «отчужденность». Как утверждал Жак Лакан, «Inconscient» est la mort de toute exclusion». Получается, Double «rien» de Sartre est la mort! Гуманистические психологи, последователи экзистенциалистов (Маслоу, братья Роджерс, Мэй, Александер и др.), решившие перенять древний кельтский метод «проводы умирающего» и внедрить его в стремительно открывающиеся в конце ХХ-го века, хосписы, вскоре на себе испытали, что такое, на самом деле, «Rien» для умирающего человека! Как точно сказал герой Льва Толстого, умирающий от неизлечимой болезни, «Все… лучше Смерти!» («Смерть Ивана Ильича»).

«Бидоминатность» как ряд феноменов Общей психопатологии, может сложится в некоторую «систему». Здесь к месту вспомнить компьютерные программы, сценические роли, или – корпоративные стереотипы поведения. Все лучше Смерти! Пусть, даже на принципах «прямых и обратных связей», или «двустороннего зеркала»! Как у Льюиса Кэрролла в «Алисе в стране чудес», и «В Зазеркалье»)! Правда, при этом нужно помнить о двух котах: о чеширском коте, потерявшем свою улыбку, и, о коте Эрвина Шредингера. О, коте, о котором нельзя сказать, жив он, или мертв? Правда, в русском фольклоре есть не менее емкое определение, кроме «жив» и «мертв». А, именно: «Ни жив, ни мертв!»

«Вдруг перед ним восстали все толки и предания об этом овраге; его объял ужас, и он, ни жив ни мертв, мчится назад и, дрожа от страха, бросился к няньке и разбудил старуху».

(И. Гончаров).

«Марья Кирилловна была ни жива, ни мертва. «Ты бледна, Маша, – заметил ей отец, – тебя перепугали?».

(А. Пушкин.)

«Стой же, слезай с коня!» Покорно, как ребенок, слез он [Андрей] с коня и остановился, ни жив, ни мертв перед Тарасом.

(Н. Гоголь.)

«Англичане сначала удивленно, потом озлобленно посмотрели на маленького человечка, который, ни жив, ни мертв, сидел подле меня».

(Л. Толстой.)

«Демидов… стоял перед князем, ни жив, ни мертв.

(Е. Федоров.)

Из народнопоэтической речи. Сочетание в одном выражении двух антонимов передает эмоционально-психическое состояние человека в момент, когда от страха он теряет способность думать и действовать сообразно обстоятельствам. Вероятно, это и есть подлинное состояние Кота Эрвина Шредингера?

Ниже мы приведем ряд феноменов Общей психопатологии, в которых человек также теряет свою «улыбку». Вернее, свое «лицо». И, где также о человеке нельзя с достаточным основанием утверждать, жив он, или мертв»? Как, например, в состоянии «растительной комы» или клинической смерти! В последнем (в прямом и переносном смыслах) состоянии, человек еще говорит! Сейчас достаточно присоединить датчики к голосовым связкам агонирующего человека, чтобы услышать, что он говорит, after Life et after Death! Также было бы интересно (мы предполагаем провести подобный эксперимент – авторы), что «говорят» в экстазе и оргазме? А, также, таким же опытом решить, наконец, в какой коме есть еще психическая жизнь? Сейчас есть все, чтобы дифференцировать комы! И, не останавливаться перед коматозным человеком, опустивши руки!

Феномен отражения «Я» самим собой – первый феномен функциональной асимметрии в Общей психопатологии. Бидоминатность – единство «правого» и «левого». Лучшее доказательство этому – психологический триггер:

«Схизис» («Rien» между ними) – разница в «величинах» «правого» и «левого». Или, как почему-то давно предполагают, «добра» и «зла», «знания» и «веры», «смысла» и «бессмыслия». А, также волевой активности и апатико-абулического состояния. О последней дихотомии, не плохо написал Лев Шестов в «Апофеозе бессмыслия». «Дурная бесконечность» Гегеля, также феномен Общей психопатологии. И она, конечно, асимметрична функционально.

Итак, если исходить из того, что сознание есть «замкнутое в самом себе Я», то, тогда оно есть, «évasion permanente de lui-même». (Sartre. Ibid., p.59—60). Сущность такого сознания «есть то, что не есть» (Ibid.) Тогда сознание, при всякой попытке «selfie», «соскальзывает в тень» (Хайдеггер) или se transformer en Rien. Это – верно. Но, лишь в феноменах Общей психопатологии агонии. Только, стоя у последней черты, человек, как утверждает Сартр, может констатировать: «Я не могу быть для себя субъектом, даже когда я стараюсь это сделать» (Ibid, p.298). Сартр поясняет: «…В центре этого «объекта» (агонии – авторы) я являюсь партнером («соседом» – Е.Ч.), рассматривающим себя, умирающего, как неуловимое Я (J’Elusive)» (Ibid). Сартр делает вывод: «Notre subjectivité est inconnaissable» (Ibid.). Но, точно на тех же основаниях, по Сартру, тем более не может быть познаваема субъективность другого человека. Посылкой непознаваемости субъективности для экзистенциалистов является фундаментальный принцип этой философии: communication inauthenticité.

Экзистенциализм недалеко ушел от древней идеи того же